Федор Кишлаков в субботу, направляясь в химчистку за жениным вязаным жакетом, решил раскошелиться на маршрутное такси. Садился он на Красноармейской, на конечной остановке. Народу было не так много. Ему удалось втиснуться в микроавтобус почти без давки и даже захватить кресло возле двери, и настроение у него от этого было приподнятое. И даже когда поехали, и на остановках в салон изрядно поднабилось стоячей публики, настроение Федора не испортилось. Он с полуулыбкой поглядывал в окно, но когда повернул голову, то обнаружил возле себя миловидную особу. Она прикасалась своей прекрасной ножкой в дедероновом чулке к его колену. Стоять, пригнувшись из-за низкого потолка, ей было неудобно.
Первым побуждением Кишлакова было вскочить и уступить место даме. Он даже дрыгнулся своим большим телом, но тут же подумал, как трудно при его росте будет ему стоять со свернутой набок головой, и удержался на месте. Однако некоторые угрызения совести все же при этом испытал. Да и, кто из нас, мужчин, не терзается душевно, когда мы видим, как у нас на глазах надрывается на тяжелой работе слабая половина человечества, или в общественном транспорте стоит в неудобной позе с тяжелой сумкой в руках женщина? Все мы, при этом тяжко страдаем.
Вот и Федор Кишлаков, испытывая такое сострадание, глянул слегка виноватыми глазами снизу вверх и предложил:
- Садитесь на колени, чего уж там. Неудобно же скособочась,- и Федор поставил поровнее крупные колени, которые, сведенные вместе, не уступали по размерам доброй домашней табуретке.
А дама была, видно, неробкого десятка, взяла да и села, только лицо от Феди отворотила, подчеркивая этим, что, хотя она и воспользовалась его предложением, но вынужденно, а так-то она и знать его не хочет, пусть и не надеется ни на что.
Кишлаков, ощутив тяжесть на своих ногах, почувствовал все же в душе облегчение: как-никак, а помог женскому полу, и сам при этом остался в сидячем положении. Вместе с тем он ощутил и некоторую ответственность за пассажирку, и на поворотах, когда инерция тянула седоков к правому или левому борту, Кишлаков слегка поддерживал дамочку за талию. Чтобы не хвататься каждый раз, он руку так на талии и оставил.
Тут микроавтобус подъехал к остановке. Никто не вышел, но один человек добавился. И вот когда Кишлаков увидел вошедшую, то блаженную полуулыбочку с его лица как ветром сдуло. Он отдернул руку с чужой талии и пытался спрятаться за спиной блондинки, сидящей у него на коленях. Но, увы, это был запоздалый маневр. Пассажиром была Маргарита Ивановна - активный член месткома организации, в которой работал Кишлаков. «Кажется, влип. Черт-те что подумает», - и Кишлаков, решив, что он опознан и скрываться бесполезно, выглянул из-за спины гражданочки:
- Здрасьте, Маргарита Ивановна.
Та не шелохнулась, не подала вида, что знает Кишлакова. Только в глазах ее мерцал холодный огонь бешенства.
Машина остановилась около универмага, и Маргарита Ивановна сошла, так и не взглянув больше на Кишлакова. Следом вышли еще несколько пассажиров. Места освободились, и дамочка перепорхнула на свободное кресло.
«Влип. Влип ни за что ни про что! - заскучал Федор. - Маргаритка теперь разнесет...»
Он чуть не пропустил свою остановку, и всю дорогу домой терзался мыслью: растрезвонит ли Маргарита Ивановна о встрече в маршрутном такси или нет. Решил: не смолчит. Не тот характер. Наплетет с три короба. Дойдет и до Любашки - работали-то они в одном цехе. Федор решил упредить Маргариту Ивановну, тем более, что и не было ничего.
Дома за чаем Кишлаков, чтобы расположить как-то к себе супругу, во всю нахваливал выкрашенный жакет, что он не хуже нового, и как бы между прочим заметил:
- В маршрутке ехал. Ох, и народу набилось, как кильки в бочке. И ты знаешь... Ну, хохма! Одна нахальная дамочка возьми и сядь мне на колени - не хотел я ей места уступать. Я говорю, куда уселась? - сочинял для убедительности Федор.- А она говорит: уморилась, мочи нет, одну остановочку. А тут Маргарита... Ну, из месткома. Еще черт-те что подумает...
Жена помолчала, переваривая информацию, потом спросила:
- Как зовут?
- Так я ж сказал: Маргарита Ивановна...
- Да не эту. Ты не прикидывайся. Не дурная,- с тяжелой подозрительностью в голосе сказала жена. - Ту, которую на коленочках ласкал?
- Да ты что! Сдурела? - излишне громко закричал Федор.- Ты что удумала-то? Ласкал... Да я и лица не успел разглядеть. Откуда я ее знаю, тетку-то? Тебе, дуре деревенской, и сказать ничего нельзя.
- Брешешь ты все, - заключила жена.
К вечеру случилось Федору сходить в сарай на час-полтора по своим делам и, возвратясь домой голодным, обнаружил дверь своей квартиры запертой на внутреннюю задвижку. На мелодичное позвякивание звонка и удары кулаком в дверь жена не реагировала, и Федор терялся в догадках: то ли побывала с визитом Маргарита, то ли Люба сделала свои, далеко идущие выводы.
- Ну, открой, Люб. Открой,- просительным тоном твердил он в замочную скважину, когда на лестничной клетке не слышно было шагов прохожих.- Ты чего удумала-то? Открой. Есть хочу.
Он прикладывал к щели ухо, и ему чудилось приглушенное посапывание за дверью.
- Открой, Люба.
Часа через полтора на ширину цепочки приоткрылась, наконец, дверь.
- Уйди, бесстыжий! - изреванным голосом выкрикнула жена, и тут же снова защелкнулся замок.
- Да ты что? Ты что? Уймись,- пытался вразумить жену Федор.- Ты же не в деревне... Ну, села какая-то в общественном транспорте.
Но из-за двери снова:
- Уйди, бесстыжий!
В отчаянии Кишлаков боднул головой дверь:
- Ну, Маргаритка!.. За все ответишь! Я так дела не оставлю! Я приведу тебя сюда. Где? Где живет эта Маргаритка?!
