Вызвал меня на днях председатель профкома. Захожу в кабинет: стены в венгерском пластике, пол в финском ковралине, Алексей Иванович в румынской замшевой куртке. На носу очки в импортной оправе с квадратными стеклами. У меня квадратные глаза: в чем виноват? За что меня «на ковер»? Быстренько начал вспоминать свои «грехи». Не успел. Заговорил Алексей Иванович:
- Человек вы, Лосик, по всем параграфам положительный: ни в аморалке не замаранный, ни к «зеленому змию» не пристрастный.
Услышал я это - все страхи улетучились. Одна испарина на лбу осталась. Ну, думаю, не иначе как новую квартиру дадут или для обмена опытом за границу поеду. Решил форсировать события:
- Стараюсь, Алексей Иванович, для общего дела и для вас лично. Вы у нас - кристалл. За вас я...
- Знаю, Лосик, знаю. В тебе, - председатель профкома снизошел до «ты»,- не сомневаюсь. Потому и дело хочу поручить ответственное.
Я насторожился. Давай, думаю, выкладывай скорей свое дело.
- Намечается, Лосик, у нас отчетно-выборное собрание.
- В курсе, Алексей Иванович. Выступить надо? Так это я готов. Все про вас скажу. Вы у нас - кристалл...
- Заладил: кристалл да кристалл, - председатель профкома недовольно поморщил нос.- Тут другое. Тут критика нужна.
- Критиковать? Это хоть сейчас! Укажите кого, и из него только перхоть полетит!
Алексей Иванович загадочно усмехнулся и говорит:
- Меня будешь критиковать.
Я подскочил на стуле, словно током дернуло.
- Что? Вас? Да ни за какие пироги! За кого вы меня принимаете?
- Погоди, не суетись, - остановил меня Алексей Иванович,- выслушай, Лосик. Накапал на меня кто-то, кляузу настрочил аж вон туда, - он поднял к потолку указательный палец.- И сверху прикатила телега.
- Телега? - оторопел я.
- Ну, бумага. Приказано разобраться, расследовать... Говорят, я критику зажимаю, путевки в санатории по знакомству распределяю. Замашки, говорят, у меня удельного князя.
- Чепуха. Вы у нас, - неуверенно пробормотал я, - кристалл. И какой паршивец накапал? Неужто Ромашкин?
- Мыслю, он,- запыхтел Алексей Иванович.- На собрании будет представитель объединенного комитета. Так вот, нужно выступить и покритиковать меня с полной принципиальностью, но, конечно, в рамках... Вначале дать преамбулу: критика - очищающая сила и все такое, а потом - не взирая на лица... Понял?
Сознаюсь - от такого предложения в желудке у меня начались колики.
- Алексей Иванович, - взмолился я, - давайте я преамбулу расскажу, а уж лично вас пусть кто-нибудь другой покритикует.
- Что это ты, Лосик, малодушие проявляешь? - нахмурился председатель.- Я же тебе доверяю меня критиковать. Не каждому.
- А потом очередь на квартиру передвинут,- заныл я,- премии за квартал, как Ромашкина, лишат.
- За что? - удивился председатель.
- Известно за что, за критику.
- Не бойся, не передвинут и не лишат.
- Вы мне, Алексей Иванович, об этом справочку дайте.
- Однако ты перестраховщик, - скривился председатель, но записку написал: «Разрешаю себя критиковать. Чулков».
- Вот это другой разговор,- обрадовался я, пряча записку поглубже в карман.- Теперь к делу: за что вас критиковать?
- Я вот тут набросал кой-какие тезисы, - председатель профкома подвинул ко мне листок.- Держи. Тут все написано. Только с оговорками: всему виной занятость нашего председателя большими делами. И сверх того, что написано, ни слова. Понятно?
Кивнул я и сунул листок в карман.
Дня через три и собрание назначили. Все шло, как надо. Я вежливо прослушал доклад и тут же попросил слова. Взгромоздившись на трибуну, простер вперед правую руку и сказал, как всегда:
- Дорогие товарищи! - левой же рукой достал и развернул листок. «Разрешаю себя критиковать. Чулков»,- прочитал я, отложил бумажку в сторону и начал искать вторую, с тезисами. Обшарил все карманы - бумажки не было. Что делать? Я даже не прочитал тезисов. Уйти с трибуны мне, опытному работнику? Позор! Я взглянул в зал - люди насторожились. Посмотрел на Алексея Ивановича - увидел одобрительный кивок. «Сначала преамбулу»,- вспомнил я и начал:
- Критика и самокритика - два весла, без которых корабль общественного прогресса не сможет плыть к горизонту светлого будущего. Критика, товарищи, - это очищающая сила! - я снова взглянул на председателя профкома. Тот махает головой: валяй, мол, дальше. А что дальше? «Не взирая на лица... Зажимаю критику... Замашки удельного князя...» - вспомнил я разговор с Алексеем Ивановичем.
- А теперь - не взирая на лица. Взять хотя бы нашего Ал... Ал...- чувствую, что-то заело у меня, заикаться начал, никак не выговорю имя председателя, а тот кивает: давай, мол, как договорились, и я дал.- Взять Алексея Ивановича...
Слышу: гул по рядам пошел, как на стадионе, когда первый гол забивают. Смотрю: в зале стали книжки захлопывать, газеты побросали. Кто спал, спешно стал протирать глаза. Во втором ряду Аллочка Пенкина ротик открыла от изумления, глазенки на меня вытаращила. Раньше и не смотрела никогда в мою сторону. Очень это меня взбодрило, да и справочка смелости прибавляла:
- Как он себя ведет? Князь удельный!
Ахнули все, как при втором голе на стадионе. Я немного испугался и поспешно добавил:
- Но все это, товарищи, из-за занятости нашего председателя профкома большими общественными делами!
Однако эти слова потонули во всеобщем шуме, сквозь который прорезался крик Аллочки:
- Молодец, Лосик! Крой дальше!! Правильно!
После таких слов в груди моей что-то забурлило, почувствовал я легкое головокружение и начисто забыл предостережения Алексея Ивановича. Все -выложил: и про зажим критики, и про лишение премий и про распределение путевок...
После меня трибуной завладела Пенкина. Ох, и досталось от нее председателю профкома! За ней другие стали высказываться. Тяжело было смотреть на Алексея Ивановича.
После собрания ко мне подскочила Аллочка:
- Не ожидала, - говорит, - что вы, Петя, такой храбрый! Как,- спрашивает,- смотрели ли вы новый кинофильм «Трактир на Пятницкой»? Могли бы вместе сходить.
И сходили. А председатель профкома? С Алексеем Ивановичем как?
Прокатили его на вороных при голосовании, потому что критика - очищающая сила!